Мой Британский флаг, забег номер два

[water--nymph]

Ну что ж, конкурс закончился. Вроде как принято хвастаться тем, что за три дня наваял. Я написала "Последнее Рождество Мероуп".

Поскольку за темного младенца и никудышнюю мать не пнул меня только ленивый, хочу кое-что пояснить. Мероуп в фике каноничная. То есть та, о которой Дамблдор сказал Гарри: "Она ослабела от долгих страданий и никогда не обладала мужеством твоей мамы" (стр. 270).

И Том тоже не мой, а Роулинг, про которого миссис Коул говорит: "И грудным младенцем тоже был странный. Знаете, почти никогда не плакал. А как подрос, стал... совсем чудным (стр. 275).

Мне тоже не близка идея, что Том изначально был обречен стать Темным Лордом. Но Д.К.Роулинг считает именно так, и подтверждает это в своих интервью. Типа, зачат был под приворотным зельем и любить не способен. Так что я всего лишь представила себе, как это могло быть.

От всей души благодарю свою замечательную бету Isabella*, которая сделала фик таким, какой он есть. Замечаний по тексту практически не было. Может быть, чуть позже перечитаю и подправлю, сейчас что-то совсем сил нет.

Одно для меня остаётся загадкой: в первом туре фик набрал 44 балла и занял 6-е место, а в итоге набрал 4 балла и занял 29-е место. Наверное, идея темного младенца и смертельно уставшей матери что называется, "не вставила"? Но еще раз повторюсь: идея ни разу не моя, идея принадлежит лимиургу. Я всего лишь проиллюстрировала идею Роулинг.

Спасибо всем, кто отдал за меня свой голос. Спасибо всем за отзывы.

Название: Последнее Рождество Мероуп
Автор: Русалка (Бледная Русалка)
Тип: гет
Жанр: драма
Рейтинг: затрудняюсь определить
Отказ от прав: отказываюсь от всего, что требуется.
Персонажи: Мероуп Гонт, Том Реддл старший, Том Марволо Реддл
Краткое содержание: Мероуп, покинутая мужем, ждет ребенка. Она чувствует, что скоро умрет, но все же пытается достойно встретить свое последнее рождество.

Ребенок снова был недоволен. Методично и нудно он стучал пяткой по одному и тому же месту, вызывая каждым своим движением тупую, изматывающую боль. Что он хочет от неё, этот настырный кусочек плоти? Он хотя бы понимает, что делает больно своей матери?

Мероуп судорожно вцепилась пальцами в давно нестиранный пододеяльник и потянула его к себе, пытаясь спрятаться под старым одеялом от всего: от равнодушного холода, от ноющей боли, от неуемного, не знающего жалости младенца... от жизни.

Она боялась открывать глаза, бессознательно цепляясь за темноту. Лучшее, что оставалось в земном существовании для покинутой жены – сон. Не обращать внимания на упрямые толчки требовательных ножек, на расползающиеся внизу живота конвульсии, на подступающую к горлу тошноту. Может быть, пройдет, отступит, может быть, удастся еще раз заснуть, чтобы не возвращаться в этот реальный мир хотя бы до утра.

Боль не уходила. Напротив, она усиливалась, медленно перемещаясь от разбухшего живота к позвоночнику. Спина онемела, придавленная тяжестью еще неродившегося младенца, и немочь, сковавшая поясницу, была куда хуже той, что доставлял ей малыш. Толчки, идущие изнутри, кричали о новой жизни, а цепенеющий позвоночник словно напоминал Мероуп, что смерть уже близка.

Она знала, что скоро умрет, и не противилась этому. Временами казалось, что какая-то часть её уже умерла, а освободившееся место наполнилось странным состоянием отчужденности от всего земного. Промозглый холод, скудная пища, мыши, снующие в темноте – каждый день, капля за каплей, высасывали из нее жизнь не хуже дементоров. Надежды не было.

Ребенок оставался едва ли не единственным по-настоящему живым местом в ее умирающем теле. Он ворочался, беспрестанно требуя к себе внимания, просил есть, пить, по утрам заставлял подниматься с кровати и варить унылую овсяную кашу. Вот и сейчас Мероуп чувствовала, что под одеялом ей не отсидеться. Мальчик - а Мероуп не сомневалась, что родится сын - был на редкость упрям, и привык получать своё любой ценой.

Такая злая настойчивость младенца пугала будущую мать. Она нисколько не сомневалась, что, останься она живой, ребенок возьмет верх над ней, едва выучившись ходить. Да что там загадывать далеко, если даже сейчас, еще находясь во чреве, младенец неизбежно добивается своего. Без крика, без слез, одним резким толчком крошечной ножки изнутри живота вверх, прямо под сердце.

Годы, минувшие после смерти матери, Мероуп прожила в подчинении, и одна мысль о возвращении к подобному беспросветному существованию приводила ее в отчаяние. Нет, ничего не будет - ни рваных серых платьев, ни грязных закопченных сковородок, ни жалкого подобия жизни.

Если бы только Том остался с ней... Дура! На что ты рассчитывала, перестав подливать ему в чай приворотное зелье? Ты сама стараешься не подходить лишний раз к зеркалу. Бледная, косая, а теперь еще и рябая от бесчисленных пигментных пятен, неизбежно «украшающих» беременную женщину. Отекшие ноги, тяжелая походка, расплывающаяся талия – все это, должно быть, произвело впечатление на бедного маггла, как только он стал отходить от наваждения.

Но выбора почти не было - либо муж, либо ребенок. И выбирала не она.

Одурманенный приворотным зельем, Том упрямо лез к ней в постель, и сердиться на него не следовало - он всего лишь мужчина, самец, которому искусственно подогрели кровь в жилах, и ему нужна самка, чтобы излить в нее свое напряжение. Уговоры, впрочем, достаточно робкие, не помогали. Лицо Тома озарялось глупой улыбкой, а в глазах стояло нетерпение быка, почувствовавшего корову в период течки.

Поначалу эта мужская беспомощность даже забавляла, но по мере того, как рос живот, выдерживать долгие совокупления становилось всё сложнее и сложнее. Муж не замечал ничего - ни грубости ее лица, ни безобразного живота. Иногда казалось, что он совершенно не помнит о будущем ребенке. Том не осторожничал, проворно пристраивал свой горячий член между ее ног и с силой проталкивал его внутрь. Тяжело дыша, наваливался на нее всем телом, придавливая к кровати и подминая под себя отвердевший живот. Мероуп тихо стонала от боли под тяжестью мужа, но Том наверняка был уверен, что стонет она от удовольствия.

Так минуло почти семь месяцев из положенных девяти. Мероуп была готова и дальше терпеть «радости» супружеской жизни. Но однажды, после особенно бурной ночи, у нее начало прихватывать живот. Боль была тянущей, противной. Но хуже всего стало, когда она увидела красные пятна крови на нижнем белье. Похоже, пора заканчивать с наркотиком...

Пару дней на лице мужа еще сияла глупая, блаженная улыбка. Но она угасала - постепенно, медленно, невозвратимо. Том как будто приходил в себя после долгого запоя, рассеянно оглядывался по сторонам, словно удивляясь тому, что он находится здесь, в этой странной квартире. Впервые за всё время их совместной жизни Мероуп ловила на себе сосредоточенный взгляд мужа - с таким интересом смотрят на жабу, которую приготовились резать. Когда их взгляды встречались, Том брезгливо морщился, поспешно отводя глаза в сторону.

К вечеру пятого дня Мероуп не выдержала. Все, что угодно, только не развод и не одиночество! У нее еще есть остатки любовного напитка на дне маленькой темной бутылочки. И чрево ее уже отдохнуло, расслабилось... Все будет хорошо! Даже если ребенок родится раньше срока...

Она уже открутила пробку и готова была влить содержимое пузырька в чашку с чаем, как вдруг почувствовала, что ее руку словно держат мертвой хваткой. Мероуп не могла ни пошевелить пальцем, ни разогнуть локоть.

Усилием воли ей удалось повернуть голову. Она искала шутника или обидчика, но за спиной никто не стоял, кроме огромной беззубой тыквы, только что приготовленной для праздничного вечера. Пламя свечи злорадно приплясывало в ее пустых глазницах, рот растянулся в довольной ухмылке.

Муж, неожиданно появившийся в дверях кухни, застал ее на месте преступления, с пузырьком из темного стекла в одеревеневшей руке. С минуту он тупо смотрел на нее. Потом, что-то сообразив, злобно оскалился и, сделав шаг в ее сторону, вытащил пузырек из онемевших пальцев Мероуп. Поднес к носу, вдохнул.

- Пахнет добрым французским вином, - задумчиво произнес он. – Влажным летним воздухом после грозы... – принюхавшись еще раз, добавил уже с отвращением: - И тобой, мерзкая ведьма!

Ей нечего было сказать в ответ, да она и не могла - горло перехватило судорогой, а во рту пересохло. Мероуп пыталась что-то прохрипеть, но Том уже не слышал ее. Он нервно бегал по комнате, второпях собирая свои вещи – самое необходимое - словно опасаясь, что его опять проклянут, опоят, заставят забыть...

Дверь безнадежно громко хлопнула через несколько минут. Том ушел, даже не взглянув напоследок на свою жену и не попрощавшись.

Руку отпустило также внезапно, как заколдовало, словно кто-то невидимый наставил волшебную палочку и прошептал: «Фините...»

Мероуп еще не осмыслила происшедшего до конца, когда живот, а вместе с ним все тело затрясло мелкой дрожью. Тот, кто сидел в ее чреве, смеялся над ней, и это было по-настоящему страшно.

Под утро, когда удалось ненадолго забыться тяжелым сном, она увидела Тома во сне. Молодым, красивым, с умным проницательным взглядом холодных глаз. Мероуп не помнила своего мужа таким, да, наверное, и не знала.

Он заговорил. Голос звучал вкрадчиво, рассудительно, леденяще...

- Забудь о нем!

- О ком? – не поняла Мероуп.

- О муже, - сухо произнес незнакомец. – У тебя есть я. Люби меня!

- Но я же... и так... – попробовала возразить Мероуп.

- Ты любишь недостаточно! – отрезал юноша.

Мероуп неожиданно проснулась от пронзительной боли, инстинктивно коснувшись руками живота. Ребенок вздрогнул, пихнулся несколько раз кулачками в правый бок и затих, равнодушно отвернувшись от перепуганной матери.

Той хеллоуинской ночью Мероуп впервые подумала, что не хочет жить. Жизнь казалась еще более непредсказуемой и пугающей, чем она предполагала в самых мрачных раздумьях.

За окном раздавались веселые детские голоса и звонкий смех. Почему-то Мероуп с грустью подумала, что ее сын никогда не сможет так весело и беззаботно смеяться, и тут же получила меткий удар снизу. Дыхание на секунду перехватило, боль тяжелой волной прошла по позвоночнику к голове. В висках противно застучало.

«А ведь завтра сочельник... - вяло подумалось ей. – Последний день перед Рождеством...»

Крошечная комнатка, которую снимала Мероуп, находилась в полуподвале большого доходного дома. Здесь останавливался по большей части народ небогатый, но и у бедных людей были дети, радовавшиеся наступавшему празднику.

Прошлое Рождество Мероуп встречала вместе с мужем. В печи поспевали пироги, дразня своим запахом их голодные желудки. Том предупредил, что до первой звезды ничего нельзя брать в рот, а пироги понадобятся для чего-то более важного. Хитро подмигнув, он вынул из кармана аккуратный сверток и развернул шуршащую обертку. Внутри оказалась большая рождественская свеча.

Свечу зажгли на подоконнике. Том сказал, что нужно немного подождать, и кто-нибудь непременно заглянет на огонек и пожелает им счастливого Рождества. Ждать пришлось недолго. Под окнами раздался смех, мальчишеский голос весело воскликнул: «Смотрите, вот еще свечу зажгли!», и вскоре нестройный хор детских голосов начал старательно выводить незатейливую мелодию рождественского гимна.

Потом прибежали другие дети, и все повторилось сначала. Почувствовав, что угощение может закончиться раньше, чем рождественские песнопения, Мероуп отважилась применить увеличивающее заклинание. И у нее получилось! Наверное, от счастья.

Мероуп сберегла огарок счастливой рождественской свечи. Она обычно старалась сохранять то немногое, что перепадало ей в руки и являлось живым свидетельством редкой удачи. Оплавленная свеча хранилась в платке вместе с её волшебной палочкой и жалкими остатками трав для приворотного зелья. Узел на платке завязан с наговором - человек, не обладающий волшебством, не сможет его развязать.

Травы и волшебная палочка больше никогда не понадобятся. Мероуп знала это - остатков ее магии едва хватило на то, чтобы завязать волшебный узелок. Это так, на всякий случай, чтобы магглы ничего не нашли, если несостоявшаяся чародейка умрет от горя раньше времени.

Но свечу еще можно зажечь. Других подарков не будет - ни матери, ни ребенку. А ведь грядущее Рождество – последнее в ее жизни...

Ей нездоровилось с самого утра. Последний месяц ходить было тяжело, а сидеть - даже паршивее, чем стоять на ногах. Живот то и дело прихватывало, хотя боль была еще терпимой. Водопровода в каморке не было, воду приходилось носить сверху, а чрево угрожающе каменело даже от заполненного на четверть ведра.

После скудного обеда она прилегла немного передохнуть и незаметно для себя заснула. Проснулась от нарастающей волны боли во всем теле. Младенец колотится ножкой... Все-таки придется вставать. Как больно... Надо хотя бы поменять положение тела, попробовать повернуться со спины на бок. Медленно, осторожно - чтобы еще больше не разозлить того, кто в ней сидит.

Что от нее хочет этот настырный змееныш? Рождественских сластей? Денег нет! Неделю назад Мероуп выскребла последние гроши, чтобы заплатить хозяину дома за каморку. Теперь остается надеяться, что смерть придет за ней раньше, чем наступит новая неделя. Есть еще немного крупы... На семь дней хватит, если, конечно, мыши не сожрут.

Мама говорила, что, когда Мероуп будет ждать ребенка, грудь у нее обязательно увеличится. Успокаивала, наверное, глядя на ее недоразвитые "прыщики". Они и сейчас такие, хотя роды совсем скоро. Растет только живот.

Мероуп лениво пошевелила рукой, пытаясь дотронуться до груди. Но пальцы, случайно нащупав металлическую цепочку, помимо ее воли соскользнули вниз по цепочке и сомкнулись на тяжелом металле. Отец не переставал повторять, что медальон когда-то принадлежал Салазару Слизерину. Наверно, просто пускал пыль в глаза.

Вот то кольцо со странным, грубоватым на вид камнем – точно ценная вещь. Отец никогда не снимал его с пальца.

Медальон передала Мероуп мать, уже лежа на смертном одре. Отец что-то бормотал тогда про завет великого Салазара, потом успокоился. Напыщенные разглагольствования отца о величии предков никогда не находили отклика в душе Мероуп. Какое тут величие, среди битых горшков и печной копоти? Она хранила медальон, как единственную память о матери, ее последний подарок.

Скоро Мероуп встретится с матерью, наговорятся вдоволь... Сыну медальон не нужен. Странно, он совсем не протестует, притих. Может, понимает, что, пока он вырастет, реликвию двадцать раз украдут? Может, и правда, отнести медальон в Косой переулок? Еще не поздно, хотя за окном уже темнеет. Сознание того, что есть конкретное дело, придало женщине сил.

Вещей совсем немного - почти все на ней. Лохмотья, лохмотья... А на улице сегодня мороз... Ничего, до Косого переулка недалеко, она дойдет. А снег на Рождество – это к счастью. Жаль, рождественская свеча – подарок мужа – уже не загорится больше. Но ничего, сегодня она купит новую.

Ребенок снова забеспокоился, начал толкаться. Мероуп с досадой шлепнула ладонью по животу, впервые за последние два месяца не опасаясь нарваться на гнев капризного малыша. Она ведь старается для него, чего ей бояться?

- Хватит пихаться! - прошептала она вслух. - Потерпи, скоро ты выберешься на свет. Я подарю тебе жизнь... Счастливого Рождества, сынок!

Последнее Рождество оказывается вполне сносным. В печке пылают дрова, и в каморке непривычно тепло. Стол полон вкусной еды. Десять галеонов – просто фантастическая сумма! На подоконнике ярко горит огромная свеча, а дети магглов за окном старательно выводят: "Ты, победивший жало смерти..."
Мероуп чувствует - тому, кто сидит в ее чреве, эти строки особенно нравятся.

Счастливого тебе Рождества... Том!